Неточные совпадения
Беден, нечесан Калинушка,
Нечем ему щеголять,
Только расписана спинушка,
Да за
рубахой не знать.
С лаптя до
воротаШкура вся вспорота,
Пухнет с мякины живот.
Верченый, крученый,
Сеченый, мученый,
Еле Калина бредет:
В ноги кабатчику стукнется,
Горе потопит в вине.
Только в субботу аукнется
С барской конюшни жене…
В середине рассказа старика об его знакомстве с Свияжским
ворота опять заскрипели, и на двор въехали работники с поля с сохами и боронами. Запряженные в сохи и бороны лошади были сытые и крупные. Работники, очевидно, были семейные: двое были молодые, в ситцевых
рубахах и картузах; другие двое были наемные, в посконных
рубахах, — один старик, другой молодой малый. Отойдя от крыльца, старик подошел к лошадям и принялся распрягать.
Досада ли на то, что вот не удалась задуманная назавтра сходка с своим братом в неприглядном тулупе, опоясанном кушаком, где-нибудь во царевом кабаке, или уже завязалась в новом месте какая зазнобушка сердечная и приходится оставлять вечернее стоянье у
ворот и политичное держанье за белы ручки в тот час, как нахлобучиваются на город сумерки, детина в красной
рубахе бренчит на балалайке перед дворовой челядью и плетет тихие речи разночинный отработавшийся народ?
Да и то статский советник Клопшток, Иван Иванович, — изволили слышать? — не только денег за шитье полдюжины голландских
рубах до сих пор не отдал, но даже с обидой погнал ее, затопав ногами и обозвав неприлично, под видом, будто бы рубашечный
ворот сшит не по мерке и косяком.
На нем широкая ночная
рубаха, рукава ее сбиты на плечи, точно измятые крылья, незастегнутый
ворот обнажает грудь.
Уроки Томилина становились все более скучны, менее понятны, а сам учитель как-то неестественно разросся в ширину и осел к земле. Он переоделся в белую
рубаху с вышитым
воротом, на его голых, медного цвета ногах блестели туфли зеленого сафьяна. Когда Клим, не понимая чего-нибудь, заявлял об этом ему, Томилин, не сердясь, но с явным удивлением, останавливался среди комнаты и говорил почти всегда одно и то же...
— В Крыму был один социалист, так он ходил босиком, в парусиновой
рубахе, без пояса, с расстегнутым
воротом; лицо у него детское, хотя с бородкой, детское и обезьянье. Он возил воду в бочке, одной старушке толстовке…
Рыжие волосы на голове его стояли дыбом, клочковатая борода засунута за
ворот пестрядинной
рубахи.
Драка пред магазином продолжалась не более двух-трех минут, демонстрантов оттеснили, улица быстро пустела; у фонаря, обняв его одной рукой, стоял ассенизатор Лялечкин, черпал котелком воздух на лицо свое; на лице его были видны только зубы; среди улицы столбом стоял слепец Ермолаев, разводя дрожащими руками, гладил бока свои, грудь, живот и тряс бородой; напротив, у
ворот дома, лежал гимназист, против магазина, головою на панель, растянулся человек в розовой
рубахе.
Чувствовалось, что Безбедов искренно огорчен, а не притворяется. Через полчаса огонь погасили, двор опустел, дворник закрыл
ворота; в память о неудачном пожаре остался горький запах дыма, лужи воды, обгоревшие доски и, в углу двора, белый обшлаг
рубахи Безбедова. А еще через полчаса Безбедов, вымытый, с мокрой головою и надутым, унылым лицом, сидел у Самгина, жадно пил пиво и, поглядывая в окно на первые звезды в черном небе, бормотал...
За городом работали сотни три землекопов, срезая гору, расковыривая лопатами зеленоватые и красные мергеля, — расчищали съезд к реке и место для вокзала. Согнувшись горбато, ходили люди в
рубахах без поясов, с расстегнутыми
воротами, обвязав кудлатые головы мочалом. Точно избитые собаки, визжали и скулили колеса тачек. Трудовой шум и жирный запах сырой глины стоял в потном воздухе. Группа рабочих тащила волоком по земле что-то железное, уродливое, один из них ревел...
Прижатый к стене маленьким столом, опираясь на него руками и точно готовясь перепрыгнуть через стол, изогнулся седоволосый Диомидов в белой
рубахе, с расстегнутым
воротом, с черным крестом, вышитым на груди.
Ходил по-русски, в
рубахе с косым
воротом и в поддевке, имел деньжонки значительные, но мечтал и о высшей роли неустанно.
Покупалось на базаре дешевого ситцу
рубаха, нанковые портки, и в канун праздника цербер-дворник выпускал «раков» за железные
ворота, как раз против Брюсовского переулка, в Стрельцовские бани.
Емельян поехал провожать Галактиона и всю дорогу имел вид человека, приготовившегося сообщить какую-то очень важную тайну. Он даже откашливался, кряхтел и поправлял
ворот ситцевой
рубахи, но так ничего и не сказал. Галактион все думал об отце и приходил к заключению, что старик серьезно повихнулся.
Ворот его
рубахи был расстегнут, и сквозь ее прореху можно было видеть грудь и черные волосы, такие густые и курчавые, какие бывают только у карачаевских барашков.
Расстегнутые
вороты пестрядевых
рубах, сожженные, покрытые потом лица, бессильно опущенные с напружившимися жилами руки, усталая походка — все говорило о том, что они только вышли из огненной работы.
Смягченный, он улыбался широкой и доброй улыбкой. Было свежо, а он стоял в одной
рубахе с расстегнутым
воротом, глубоко обнажавшим грудь. Мать оглянула его большую фигуру и ласково посоветовала...
Раскрытый
ворот пропитанной дегтем, когда-то красной,
рубахи обнажал сухие ключицы, густую черную шерсть на груди, и во всей фигуре теперь было еще более мрачного, траурного.
Тогда, по манию волшебства (не надо забывать, что дело происходит в сновидении, где всякие волшебства дозволяются), в немецкую деревню врывается кудластый русский мальчик, в длинной
рубахе, подол которой замочен, а
ворот замазан мякинным хлебом. И между двумя сверстниками начинается драматическое представление под названием...
Из-за низко вырезанного
ворота виднелось жемчужное ожерелье
рубахи.
— А это что? — спросил он, отстегивая сам яхонтовую запонку его
ворота и вытаскивая из-за его
рубахи гайтан с ладанкой.
Вечерами, по праздникам, одев голубую
рубаху, плисовые шаровары и ярко начищенные сапоги, он выходил к
воротам с большой гармоникой, закинутой на ремне за спину, и становился точно солдат в позиции «на караул».
В мастерской жарко и душно; работает около двадцати человек «богомазов» из Палеха, Холуя, Мстеры; все сидят в ситцевых
рубахах с расстегнутыми
воротами, в тиковых подштанниках, босые или в опорках. Над головами мастеров простерта сизая пелена сожженной махорки, стоит густой запах олифы, лака, тухлых яиц. Медленно, как смола, течет заунывная владимирская песня...
Термосесов же стоял весь выпуклый, представляясь и всею своею физиономией и всею фигурой:
ворот его
рубахи был расстегнут, и далеко за локоть засученные рукава открывали мускулистые и обросшие волосами руки.
На сизой каланче мотается фигура доглядчика в розовой
рубахе без пояса, слышно, как он, позёвывая, мычит, а высоко в небе над каланчой реет коршун — падает на землю голодный клёкот. Звенят стрижи, в поле играет на свирели дурашливый пастух Никодим. В монастыре благовестят к вечерней службе — из
ворот домов, согнувшись, выходят серые старушки, крестятся и, качаясь, идут вдоль заборов.
У
ворот на лавочке сидел дворник в красной кумачной
рубахе, синих штанах и босой. Как всегда, он сидел неподвижно, его широкая спина и затылок точно примёрзли к забору, руки он сунул за пояс, рябое скучное лицо застыло, дышал он медленно и глубоко, точно вино пил. Полузакрытые глаза его казались пьяными, и смотрели они неотрывно.
Через несколько дней, в тихие сумерки зимнего вечера, она пришла к нему, весёлая, в красной кофте с косым
воротом, похожей на мужскую
рубаху, в чёрной юбке и дымчатой, как осеннее облако, шали. Косу свою она сложила на голове короной и стала ещё выше.
А Фока нарядился в красную
рубаху, чёрные штаны, подпоясался под брюхо монастырским пояском и стал похож на сельского целовальника. Он тоже как будто ждал чего-то: встанет среди двора, широко расставив ноги, сунув большие пальцы за пояс, выпучит каменные глаза и долго смотрит в
ворота.
Раздались быстрые шаги босых ног, громыхнул запор,
ворота отворились — Шакир, в длинной до пят
рубахе, молча взял коня под уздцы.
Одетый в шелковую красную
рубаху с косым
воротом, в самом развратном виде, с стаканом пунша в одной руке, обнимал он другою рукою сидящую у него на коленях красивую женщину; его полупьяные лакеи, дворовые и крестьянские бабы пели песни и плясали.
В
воротах они наткнулись на запряженную арбу. Обвязанная до глаз белым платком, в бешмете сверх
рубахи, в сапогах и с длинною хворостиной в руках, Марьяна тащила быков за привязанную к их рогам веревку.
Девки в подоткнутых
рубахах, с хворостинами, весело болтая, бегут к
воротам навстречу скотине, которая толпится в облаке пыли и комаров, приведенных ею за собой из степи.
За огородом, у подошвы кремнистого обрыва, высилась группа ветел; из-под корней, приподнятых огромными камнями, вырывался ручей; темно-холодною лентой сочился он между сугробами, покрывавшими подошву ската, огибал владения рыбака и, разделившись потом на множество рукавов, быстро спускался к Оке, усыпая берег мелким булыжником; плетень огорода, обвешанный пестрым тряпьем и белыми
рубахами, не примыкал к избе: между ними находился маленький проулок, куда выходили задние
ворота.
Одет он был в чистую белую
рубаху с шитым
воротом, в белые шаровары и новые сапоги и в сравнении с подводчиками казался щеголем.
Меньшой, Илья, встретившийся Нехлюдову в
воротах, был без бороды, поменьше ростом, румянее и наряднее старших; второй, Игнат, был повыше ростом, почернее, имел бородку клином и, хотя был тоже в сапогах, ямской
рубахе и поярковой шляпе, не имел того праздничного, беззаботного вида, как меньшой брат.
Фома вслушался в песню и пошел к ней на пристань. Там он увидал, что крючники, вытянувшись в две линии, выкатывают на веревках из трюма парохода огромные бочки. Грязные, в красных
рубахах с расстегнутыми
воротами, в рукавицах на руках, обнаженных по локоть, они стояли над трюмом и шутя, весело, дружно, в такт песне, дергали веревки. А из трюма выносился высокий, смеющийся голос невидимого запевалы...
— Ваня! — сказал Терентий одному из них, — расстегни-ка ему
ворот у
рубахи — вот так!
Горбун не ответил. Он был едва видим на лавке у окна, мутный свет падал на его живот и ноги. Потом Пётр различил, что Никита, опираясь горбом о стену, сидит, склонив голову,
рубаха на нём разорвана от
ворота до подола и, мокрая, прилипла к его переднему горбу, волосы на голове его тоже мокрые, а на скуле — темная звезда и от неё лучами потёки.
Накинул на плечи парусиновое пальто, взял подарок Алексея, палку с набалдашником — серебряная птичья лапа держит малахитовый шар — и, выйдя за
ворота, посмотрел из-под ладони к реке на холм, — там под деревом лежал Илья в белой
рубахе.
На зеленой лужайке, где стояли экипажи, образовалась интересная группа: на траве, в тени экипажа, лежал, растянувшись во весь свой богатырский рост, дьякон Органов; в своем новеньком азяме, в красной кумачной
рубахе с расстегнутым
воротом и в желтых кожаных штанах, расшитых шелками, он выглядел настоящим русским богатырем.
Он был бос, в старых, вытертых плисовых штанах, без шапки, в грязной ситцевой
рубахе с разорванным
воротом, открывавшим его сухие и угловатые кости, обтянутые коричневой кожей.
Одет он был в синее суконное полукафтанье и подпоясан красной шерстяной опояской; обыкновенная войлочная шляпа, какую носили все рабочие, пестрядевая
рубаха,
ворот которой выставлялся из-под воротника кафтана, и черные кожаные перчатки дополняли костюм Авдея Михайлыча; судя по поклонам попадавшихся навстречу рабочих, плотинный играл видную роль на фабрике.
На звон колокольчика в
воротах показался небольшого роста седой старик, в красной кумачовой
рубахе, без шапки; на мой вопрос, где найти квартиру, старик, почесывая затылок, лениво проговорил...
Несколько рабочих в синих пестрядевых
рубахах, в войлочных шляпах и больших кожаных передниках прошли мимо меня; они как-то особенно мягко ступали в своих «прядениках» [Пряденики — пеньковая обувь.]; у входа в катальную, на низенькой деревянной скамейке, сидела кучка рабочих, вероятно, только что кончивших свою смену: раскрытые
ворота рубашек, покрытые потом и раскрасневшиеся лица, низко опущенные жилистые руки — все говорило, что они сейчас только вышли из «огненной работы».
Захотелось мне пиджак снять, снял,
ворот у
рубахи порвал и вдруг вижу, на стене тайно мелькнуло чьё-то маленькое неясное лицо.
А правдивый старичок, оставив
ворот грязной
рубахи в руках Цыгана, кричал, брызгая слюной...
Отворивший нам
ворота мужик и был сам Гаврила Иванович, плешивый сгорбленный старик в заношенной ситцевой
рубахе, в пестрядинных портах и босиком.
Бурмистров не мог более чувствовать себя в затруднительном положении: он вскочил, опрокинул стол, скрипнув зубами, разорвал на себе
рубаху, затопал, затрясся, схватил Тиунова за
ворот и, встряхивая его, орал...
— Вишь, как сбились, — сказал старик. — Петрушка, поди отвори
ворота! — обратился он к малому в красной
рубахе.